Дом на краю ночи - Страница 46

— Как твое имя? Кто ты? Есть кто-нибудь еще?

Кончетта сморщила нос:

— Какой дурацкий язык!

Но солдат повернул голову на Пинин голос и забормотал:

— Роберт… Карр. Роберт Карр. Десантник. Больше никого.

— Что он говорит? — спросил Амедео.

Только теперь раненый отпустил руку Марии-Грации. Он открыл глаза. Мария-Грация в жизни не видела более холодных глаз. Голубые, как лед на картинках в атласе ее братьев. Эта холодность и странность заставили ее отшатнуться, хотя в них не было ничего отталкивающего.

— Grazie, — произнес десантник Роберт Карр. — Grazie mille. — И потерял сознание.

На кухонном столе «Дома на краю ночи» Амедео прочистил солдату рану и обработал йодом. Пина вышла из заторможенного состояния, в котором пребывала последние месяцы, вскипятила воды, принесла чистые простыни и распахнула ставни в спальне Флавио. Туда и положили стонущего Роберта Карра, оставшегося в полубессознательном состоянии. Амедео, вооруженный охотничьей винтовкой Бепе, которую тот оставил ему на случай, если fascisti вздумают нанести визит, охранял его.

Но fascisti заседали в ратуше, обсуждая дальнейший план действий. Если война и в самом деле закончилась, дать приют одному из победителей не так уж и неблагоразумно.

Тем временем остров полнился слухами, распускаемыми Джезуиной, Бепе и Агатой-рыбачкой.

— Как его зовут? — спрашивали все. — Кто он такой?

— Воббит его зовут.

— Воббит. Какое странное безбожное имя.

— Нет же, Роббер.

— Роб-а-Кар. Из Америки.

— Я слышала, из Англии. Жил возле королевского дворца.

— Наверняка шпион.

— Да ничего подобного, не шпион, а протестант.

— Говорят, у него был пулемет, а десятки его друзей уже рыщут по острову и нападут, как только стемнеет.

Опустились сумерки, но никакие inglesi, вооруженные пулеметами, не выскочили из кустов и не нагрянули на городскую площадь. Вместо этого inglesi и americani перешли ко второму этапу десантной операции, но остров снова проигнорировали. Корабли с большими пушками опять обстреливали побережье Сицилии. Между островом и Сицилией под бомбежкой затонула и опустилась на морское дно рыбацкая лодка «Святая Мадонна». Агату-рыбачку, отправившуюся на ней спасать десантников, успели подобрать сицилийские моряки. Кончетта ликовала. С трофейной медалью на шее, она возбужденно бегала туда-сюда по берегу, наслаждаясь фейерверком, который воюющие стороны устроили в небе над Сицилией. Огни казались ей прекрасными, как падающие звезды.

VII

Роберта разбудила далекая канонада. Он очнулся, запутался в простынях, пытаясь нашарить винтовку.

Сумерки, чужая прохладная комната. На пыльных полках незнакомые футбольные трофеи, коллекция игрушечных мечей, каждый из которых был уложен на кусок коричневого сукна, растрепанный плюшевый мишка с оторванным носом. Макет Этны из папье-маше, склоны вулкана припорошены, будто снегом, слоем пыли, вверх ползут деревянные солдатики. Он узнал фашистский флаг. Групповой снимок смуглых худощавых мальчишек в шортах и белых жилетках, получают медали в день спортивных соревнований. Фотография тех же ребят в форме какой-то военизированной организации: береты и длинные шорты. Фотография женщины с черной косой — он смутно припомнил, что она была среди его спасителей. После долгого пребывания на солнце во рту все будто слиплось от сухости, он откинулся на подушку, вдохнул запах незнакомого мыла, исходивший от простыней, и задумался.

Каким-то образом он оказался в этой темной комнате с каменными стенами, окруженный вещами из чужого детства. Сейчас он должен быть там, откуда доносится этот грохот. Он мало что помнил. Взгляд вдруг наткнулся на портрет Муссолини, висевший напротив кровати. Роберт попытался сосредоточиться и вспомнить, с какого момента память ему отказала.

Лагерь в Эль-Аламейне — это он еще помнил. Перед вылетом в палатку зашел сержант. Он принес флягу с водой, с трудом подавлял возбуждение. Немного воды пролилось Роберту на руку, он еще тогда подумал, что на жаре она горячая как кровь.

— Собирайтесь. Говорят, нас перебрасывают домой, — сообщил сержант.

Слова эти прозвучали уж слишком невероятно.

— Кто говорит? И ты уверен, что они знают, о чем говорят?

Но сержант, обидевшись, ушел, не рассказав подробностей.

В лагере и в самом деле царила радостная атмосфера. Про Эль-Аламейн Роберт помнил немногое — в основном обжигающий солнечный свет, заставлявший их всех жмуриться.

Да, Эль-Аламейн он помнил.

В планере, когда самолет-буксировщик поднял его в воздух, как-то неуловимо изменившийся, им раздали буклет под названием «Руководство солдата по Сицилии». Открыв его наугад, он с трудом прочитал в полумраке: «Лето на Сицилии довольно жаркое… Большинство жителей принадлежат к Римско-католической церкви и очень почитают разных святых… Нормы нравственности на первый взгляд весьма строги, они основаны на католических канонах и испанском этикете времен Бурбонов, но на самом деле нравы, особенно в сельских районах, крайне свободные». Сумрак окончательно сгустился, Роберт сунул книжицу в карман кителя и постарался смириться с тем, что летят они вовсе не домой.

Надо сосредоточиться на ритуальных мыслях, которые помогали ему разгонять страх во время бесконечно долгих перелетов. Это будет его семьдесят девятый прыжок. А если взять всех, кто сейчас в самолете, то они совершили 1975 прыжков. Скорость полета 115 миль в час. Высота — 3500 футов. Последние числа были предположением, но Роберт хорошо чувствовал планер — по скорости, с какой передвигались облака, по упругой отдаче, возникавшей, когда трос между планером и самолетом натягивался. Это чувство полета порой придавало уверенности — в спокойную погоду, но порой только усиливало тревогу — как сегодня. В такие дни с первой же минуты после взлета он не мог отделаться от мысли, что что-то идет не так.