Дом на краю ночи - Страница 61

— Комната Флавио этажом ниже, вы прошли ее…

— Я хотел извиниться, — сказал Андреа. — Ты права, эта вражда — полная глупость. Все это глупость. — Он с трудом нагнулся, чтобы поднять упавшую открытку. — Sto pensando a te?..

— Это от друга…

— Твоего англичанина? Флавио мне рассказывал.

Его насмешливый взгляд не отпускал ее. Мария-Грация выдержала его стойко, чувствуя себя старой девой, отваживающей нежелательного поклонника. Она обхватила локти руками, прислонилась к комоду. Ручки от ящиков впились в спину. Она вспомнила, как Роберт однажды прижал ее к комоду, когда они занимались любовью, и потом выяснилось, что ручки комода отпечатались у нее на спине.

Андреа протянул ей открытку, и она увидела мокрый след от пальцев. Когда она хотела взять открытку, он схватил ее за запястье и держал, словно не представляя, что делать дальше.

— Когда ты схватила меня за руку… — заговорил он наконец. — С тех пор как я вернулся… с войны… ни один человек не дотрагивался до меня — ни мать, ни отец. Только ты.

Внезапно в дверном проеме возник отец. Мария-Грация не слышала, как он поднялся по лестнице. Он протиснулся в комнату, огромный и такой свирепый, каким она его никогда не видела.

— Это что тут такое? — прогремел Амедео. — Немедленно отпусти мою дочь! — И одним ударом отбросил руку Андреа от дочери. — Вон! Вон!

Под крики разъяренного Амедео вспыхнувший от стыда Андреа ретировался.

— Не смей встречаться с моей дочерью! — не утихал Амедео. — Не смей преследовать ее. Не смей разговаривать с ней.

Из своей комнаты выскочил встревоженный Флавио и кинулся вниз за другом. Ему было так стыдно за отца, что он весь взмок.

Оставшись вдвоем с Марией-Грацией в комнате, воздух которой был еще наэлектризован произошедшим, Амедео набросился на дочь:

— Что ты делала здесь с парнем il conte? Что он делал в твоей комнате?

— Я ничего не делала. Он пришел за Флавио, на улице дождь, и я предложила ему подождать в доме…

— Он что-то затеял, какую-то подлую игру задумал, мерзавец.

— Сюда он зашел по ошибке. Он искал Флавио.

Теперь Амедео ухватил дочь за локоть:

— У тебя не может быть ничего общего с сыном il conte.

Но той ночью Марию-Грацию посетили странные и хаотичные сны — как Андреа притискивает ее к комоду, в точности как Роберт, как он прижимает ее к стене пещеры, и на ее спине отпечатываются черепа. Проснувшись с рассветом, она ополоснула лицо холодной водой и спустилась в бар. Отперла двери и вышла на террасу. Там стоял Андреа, с одиноким цветком бегонии в руке. Луч света падал на цветок, и тот будто сиял изнутри.

— Вчера я произвел плохое впечатление на твоего отца, дурное впечатление, — сказал Андреа. — Я могу как-то это исправить?

Пока она соображала, что ответить, Андреа взял ее ладонь и вложил в нее цветок. Это напомнило ей, как поэт Марио Ваццо вложил в ладонь ее матери Пины Веллы хрупкий цветок. В детстве она не поняла смысла этого жеста. Теперь же поняла.

Мария-Грация поставила цветок в стеклянную вазу на ночной столик. Когда она смотрела на него, ей становилось не по себе, но чувство это нельзя было назвать неприятным. Отец, обнаружив подарок Андреа, вышвырнул вазу вместе с цветком за окно, и осколки хрустели под ногами прохожих еще несколько дней. Андреа вновь держался строго за пределами террасы — задумчивый, с болезненно-бледным лицом. И не сводил с нее глаз.

Мария-Грация никогда не видела, чтобы отец так себя вел. Она слышала, как он выговаривал Флавио за занавеской в баре, едва сдерживая ярость:

— Я не доверяю этому твоему дружку в том, что касается Марии-Грации, — ни на секунду не доверяю!

Однажды вечером, спустя несколько месяцев, отец вызвал ее к себе в кабинет. Он взял ее ладонь своими огромными морщинистыми ручищами, потом погладил по волосам и сказал:

— Ты хочешь уехать с острова, Мариуцца? Хочешь куда-нибудь поехать? Это не дает тебе покоя?

— Уехать с острова? — пробормотала она, сбитая с толку его вопросом.

— Поступишь в университет или выучишься на учителя, — сказал отец. — Поезжай в большой город — в Рим или Флоренцию. Ты слишком долго оставалась взаперти в этом доме, ухаживая за стариками-родителями. — Попытка обернуть все в шутку повисла неловкой паузой.

— Почему ты спрашиваешь об этом? Я что-то не так сделала? Или Флавио не нравится, что я хозяйничаю в баре?

— Нет, cara. Ничего подобного. Ты для нас — вечное благословение. — Отец тяжело вздохнул. — Но Андреа д’Исанту…

Слезы возмущения обожгли ей глаза.

— Что с ним не так?

— Cara mia. Principessa. — Он гладил ее по рукам, но она не успокаивалась.

— Я не сделала ничего плохого! Ничего не было, папа.

— Ты ведь слышала слухи обо мне и Кармеле д’Исанту. Ты не можешь не знать о том, что произошло между нами до твоего рождения.

Преданность отцу заставила ее отвернуться. Мария-Грация молча глядела, как на горизонте ползет большой лайнер, залитый огнями, издалека похожий на город.

— Посмотри на меня, Мариуцца, — сказал отец. — Не стыдись. Это мне должно быть стыдно, так как это я натворил дел. Хотя, Бог свидетель, я хотел бы сказать тебе, что ничего такого не делал. Мне невыносима мысль, что я так унижен в твоих глазах, cara. Но я должен признаться. Посмотри на меня, Мариуцца.

Она смотрела на полки с книгами — на сборники народных сказок, на старые переплеты медицинских журналов — куда угодно, но только не на отца.