Дом на краю ночи - Страница 82

— Si, cara. Un miracolo lo era. Это и было чудо.

Ее слегка кольнуло, что он говорил об этом в прошедшем времени. Она отложила гирлянды из цветков бегонии и посмотрела вниз, на его волосы невозможного цвета соломы, его узкие плечи, по-прежнему немного ссутуленные, его очки. Очки! Уже несколько дней она пыталась понять, что изменилось на его лице. Вот оно. Не тень чего-то темного, не какая-та зловещая перемена, а всего лишь очки.

— Ты стал носить очки, — сказала она.

— Да, cara. Это все из-за чтения.

И снова ее захлестнула нежность. Она протянула руку и дотронулась до его волос, там, где дужка очков уходила за ухо. Этот жест не остался незамеченным, ведь ярко освещенный бар был как на ладони у всей площади. К утру весь остров уже судачил, что англичанин-то опять потихоньку охмуряет Марию-Грацию и ее сердечко тает.

VIII

Рассказав Марии-Грации о себе, Роберт захотел узнать все, что происходило с ней после его отъезда. Они сидели в комнатушке на чердаке, и он слушал историю Марии-Грации. Она позволила ему держать себя за руку и гладить ее. Теперь она понимала, что та девушка, которая влюбилась в него, юная девушка, едва освободившаяся от подростковых комплексов, превратилась в зрелую женщину. Она была хозяйкой бара, она заставила успокоиться призрак Пьерино и предложила создать Комитет модернизации. Но здесь возникала сложность. Какая жена получится из такой женщины? Такая, как Джулия Мартинелло, которая ходит с заколотыми в узел волосами, воркует над детской коляской, или как дочь вдовы Валерии, одна из тех девушек, что прежде, накрасив губы, крутились вокруг Роберта в баре, а теперь трет на доске белье едким мылом, стертыми до крови руками? Нет, Мария-Грация мечтала не об этом.

Но все же она любила его. Она призналась ему, что это стало ей понятно, когда он рассказал о своем детстве. Старые чувства вернулись, и она потеряла покой, прислушиваясь по ночам к звукам, доносившимся из его комнатушки на чердаке. Она не могла заснуть, оттого что бережно сохраняла в сердце каждый знакомый звук. Прятать эту любовь, оставаться хладнокровной было уже выше ее сил.

— Но в таком случае, — спросил он, — почему нам не пожениться?

— Нет. Еще не время.

— Я буду ждать, — сказал он. — Я подожду еще пять лет, если ты этого хочешь, — я буду спать здесь, наверху, буду почтительным и терпеливым, я подожду пять лет, чтобы вновь стать твоим возлюбленным.

— Но, caro, — игриво парировала Мария-Грация, — об этом я ничего не говорила.

Роберт посмотрел ей в глаза и понял, что она смеется — совсем как та юная и неуверенная в себе девушка, какой была когда-то. Она взяла его за руку, но что-то в прикосновении переменилось. И Роберт впервые позволил себе поцеловать ее. Не в губы, нет, он поцеловал коснувшуюся его руку.

Мария-Грация, едва ли сознавая, что делает, закрыла дверь на ключ и опустила жалюзи.

Это было их прежним сигналом к сиесте. И он, не до конца поняв намек, почтительно встал, глядя, как она расстегивает крючки на платье и по одной вынимает шпильки из волос. Но когда она наконец обняла его, он был ошеломлен. В горячке он одновременно пытался расстегнуть ремень, снять ботинки, развязать ленту, стягивавшую ее косы. Полураздетые они упали на вытертый плюш дивана, прикрывшись лишь парусиновым покрывалом от осенних сквозняков. Время сжалось, словно знойная дымка, и перестало иметь значение, — время, в котором они сейчас находились, могло быть первым днем в ее девичьей комнате или, напротив, вечером их глубокой старости через полвека. Он любил ее с восторгом, вдыхая запах ее волос, вспоминая забытый ритм. Сплетенные, они долго нежились в этом молчаливом счастье.

Одеваясь, Роберт спросил:

— И ты не хочешь за меня замуж? Ты уверена в этом?

— Ну а почему нам не быть любовниками, как прежде? В чем проблема?

Роберт надел очки и сконфуженно заморгал.

— Но как же все эти сплетни, cara?

— Их я переживу, — ответила Мария-Грация. — Бывало и похуже.

Без стеснения она вернулась в бар и обслуживала посетителей весь оставшийся день, время от времени встречаясь взглядом с Робертом. Ночью она позвала его в свою комнатку с видом на пальмы и только посмеивалась над его восторгом и излияниями любви.

— Я приму кольцо, — сказала она. — Я опять стану твоей возлюбленной. Я буду всегда любить тебя, как и любила. Все это я сделаю с радостью, caro mio. Но поженимся мы как-нибудь потом.

В последующие годы никто на Кастелламаре не усомнился в том, что она любит его, и, конечно, курсировали скандальные слухи о том, что они живут как муж и жена. Они управляли баром вдвоем, каждый вечер считая выручку в товарищеском согласии, как это делают люди, многие годы прожившие в браке. Но каждый раз, когда к ней приставали с вопросом, она давала один и тот же ответ: «Мы поженимся как-нибудь потом».

Это «потом» случилось весной 1953-го. Мария-Грация вернулась от вдовы Валерии, что жила в доме у церкви, заключив удачную сделку на дюжину бутылок limettacello для фестиваля, и обнаружила Роберта около радиоприемника, лицо его было мокрым от слез. Посетители бара похлопывали его по плечам, как это делают с потерявшими близкого человека или пьяными.

— Что произошло? — вскрикнула Мария-Грация, хватая его за руку. — Что случилось?

Бепе кивнул на приемник, вещавший на английском. От испуга она ничего не понимала. Слова казались ей незнакомыми, как это было с ней в юности.

Роберт вытер слезы и сжал ладони возлюбленной.