И он попытался запугать Кончетту страшными сказками об ужасном землетрясении в далеком прошлом, когда на острове были разрушены до основания все постройки, кроме «Дома на краю ночи», фермы старого Маццу и виллы il conte. Огромные приливные волны от берегов Сицилии достигли острова, и тогда жители, как в легенде о Ное и его сыновьях, спасались на холме.
Но Кончетта только пришла в еще больший восторг.
— Представляешь! — вскричала она, и глаза ее горели. — Все исчезнет! И дурацкая лавка моего отца тоже исчезнет!
Мария-Грация стояла на стремянке и красила фасад бара, когда произошел первый серьезный толчок. Все закачалось, как в лодке, наскочившей на мель. От паники у нее задрожали ноги. Девушка спустилась на землю и увидела брата.
— Gesu! — бормотал он. — Gesu Dio!
Босой, в ночной сорочке, он беспорядочно метался по площади.
— Флавио! Вернись!
Второго толчка не последовало, и на острове вновь воцарилось спокойствие. Девушка кинулась за братом и настигла его на другом краю площади в тени пустующего дома Джезуины. Флавио рухнул на брусчатку, сжался. Вокруг быстро собиралась толпа.
— Флавио, — окликнула Мария-Грация, — Флавио, все хорошо. Землетрясение закончилось.
Но Флавио ее не слышал, его трясло. Он ожесточенно тер остатки изуродованных пальцев. Мария-Грация осторожно коснулась брата, заглянула ему в глаза. Они были затянуты пеленой — совсем как у старой Джезуины. Он видел сейчас не залитую солнцем площадь, не «Дом на краю ночи» — вокруг Флавио расстилалась пустыня. Ей пришлось долго убеждать его взять ее за руку.
Пока она вела его обратно в дом — дрожащего всем телом, судорожно комкающего здоровой рукой ночную рубашку в попытке прикрыться, словно стеснительная дева, — пару раз раздались глумливые смешки. Но Мария-Грация, закалившаяся после того, как по городу стали гулять сплетни о ней и Андреа, лишь выше вскинула голову и крепче сжала руку брата.
— Идем, Флавио. Не каждый сражался так же храбро, как ты.
После этого дня по острову разнеслась молва о том, что сын Эспозито вернулся с войны чокнутым.
Подземные толчки продолжались, и жители острова со всей страстью ударились в религию. Сильнее прочих религиозный экстаз охватил Флавио. Никто этого не замечал, пока безделушки, связанные со святой Агатой и уже четверть века стоявшие на террасе бара, не начали исчезать. Сначала бутылочки со святой водой, потом четки, и наконец исчезла главная реликвия — устрашающая статуэтка святой с кровоточащим сердцем. Статуэтка пропала апрельской ночью — на полке, где она простояла четверть века, остался лишь темный след в пыли. Обыскивая дом, Пина обнаружила реликвии, прикрытые куском ткани, меж двух потемневших от времени подсвечников в комнате Флавио. По ночам Мария-Грация слышала, как Флавио молится в спальне, расположенной под ее комнатой. В баре он почти не появлялся. Днем он увязывался за отцом Игнацио, донимая его вопросами.
— Да я не возражаю, — сказал священник, когда Амедео принялся извиняться за сына. — Святая Агата свидетель, я всегда любил твоих детей, Амедео. Хотя, боюсь, я уже не смогу научить его чему-то сверхортодоксальному, я почти все сам позабыл!
Священник подрядил Флавио натирать большое медное распятие за алтарем — занятие, не слишком привлекавшее самого отца Игнацио. Но Флавио отнесся к нему с воодушевлением, он каждое утро почтительно склонялся над банкой полироля с тряпицей, выданной ему священником, и принимался за дело, останавливаясь, чтобы взглянуть в металлическое лицо Христа, и бормоча сокровенные призывы к Господу.
В сиесту Мария-Грация закрывала бар и шла за Флавио — иначе он забывал поесть. По дороге к дому он безостановочно и бессвязно рассуждал о чудесах святой Агаты, слова изливались из него бессмысленным потоком: «…или вот это чудо, смотри, святая Агата, никто не знает, кем она была, то ли бедная крестьянка, то ли дочь фермера, а все же у нее были видения, истинные видения…» Флавио вступил в Комитет святой Агаты и чинно восседал по субботам со вдовами в их гостиных, заставленных темной мебелью под серыми чехлами, обсуждая заказ свечей для фестиваля святой или пошив новых молельных подушечек для часовни Мадонны. Мария-Грация знала, что ровесники в открытую смеются над ее братом, все они теперь были рыбаками, батраками или лавочниками.
— Позволил своей сестре управлять баром, а сам молится да со старухами шушукается, — доносилось до нее.
За столиком под пальмой Флавио теперь сидел всегда один. Он постился и пил только воду с лимоном, цыкая зубом.
— Совесть нечиста, — сказал однажды кто-то. — Это его преследует призрак Пьерино.
Многие все еще винили Флавио в избиении рыбака. Старый Пьерино умер в первые дни землетрясения. Хотя он и дожил до преклонного возраста, речь у него так и не восстановилась, он больше не выходил в море, а несколько человек поклялись, что видели, как после смерти он стоял на коленях у своего надгробного камня и пытался зарыться обратно в могилу.
Флавио все больше уходил в себя. Но порой, когда они шли из церкви домой, он невзначай брал сестру за локоть, и она позволяла себе надеяться, что ему лучше. И все же им все сильнее завладевала мысль сбежать с острова.
— Я уеду отсюда, — сказал он однажды Марии-Грации, и взгляд его при этом был ясным. — Вернусь в Англию. Хоть кое-кто и обращался там со мной как с собакой, но все же они относились ко мне лучше, чем здесь мои соотечественники.